Русский комикс. Часть первая
Константин Крылов
Сев за этот текст (ох, до чего двусмысленно эта фраза звучит в наше время в нашей стране! — ну, скажем так: сев в хорошем смысле), я долго пытался придумать для него какую-то вводку. Чтобы читателю стало ясно, зачем и почему всё это написано. А также — зачем ему тратить время на чтение.
После долгого, бесплодного перебора вариантов я решил, что нефиг ломать комедию. Лучше сразу открыть карты и объяснить всё простыми словами. Ну вот как есть. Как в студенческом реферате, в разделе «Актуальность работы, цели и задачи».
Итак. Относительно недавно в издательстве «Чёрная Сотня» вышла книга «Русский комикс 1935-1945: Королевство Югославия». Это огромный том, состоящий из комиксов, нарисованных русскими художниками-эмигрантами.
Посмотрите, вот он какой:
Том формата А4 (то есть листы размером с машинописную страницу), суперобложка, разворачиваемая в огромный плакат-постер, всякие приятные мелочи типа конвертика с отдельными картиночками. Великолепная бумага. И, конечно, сами комиксы.
Книга мне очень понравилась. И я собрался было написать на неё рецензию. Даже пообещал публично, что напишу.
Однако первая же попытка окончилась плачевно: я понял, что написанное мною мало кто поймёт и оценит. Потому что наше русское отношение к комиксам — даже у молодого поколения — сильно перекорёжено. И прежде чем писать про книжку о комиксах, надо сначала объяснить азы.
То есть —
1) что такое комиксы вообще;
2) откуда они взялись;
3) какую роль они играют в современной культуре;
и наконец —
4) чем плохо, что наша отечественная комиксовая традиция была уничтожена, а новая так и не возникла.
И только после всего этого можно заводить разговор о самой книге.
Открывшаяся перспектива меня отнюдь не обрадовала. Потому что это означало убить неопределённое количество времени на работу с материалом. А я человек уже немолодой, при этом довольно-таки занятой. И если бы не обещание, я отложил бы эту работу в долгий, долгий ящик, в котором тихо тлеют останки нереализованных замыслов. Но я обещал. И, как уже было сказано выше — с силами собрался. И сел в хорошем смысле, чтобы всё-таки, наплевав на всё, приступить.
И опять встал всё тот же проклятый вопрос — с чего начать. То есть ясен пень, начинать надо с истории предмета, а дальше можно уже и воспарить мыслью. Однако есть нюанс. До сих пор я на эту тему ничего не писал, и читатель вправе спросить — а чего это я вдруг взялся? Так что я решил начать с себя. Оно вообще полезно — начинать с себя. Говорят, это проясняет авторскую оптику, а также выстраивает историческую перспективу и т. д.
Ну вот давайте её — оптику, да и перспективу — и т. д.
Что я видел
Я рождён в Советском Союзе в 1967 году. Первую книжку я прочёл в четыре года. Это была сказка «Пузырь, Соломинка и Лапоть» ужасающего содержания (все герои погибли из-за сволочизма Пузыря, включая и его самого). Важно, что книжка была не просто иллюстрированной, а как бы состояла из одних иллюстраций — текст был вписан в них. Комиксом это назвать, наверное, нельзя, но само сочетание текста и картинки отпечаталось у меня в памяти.
Само же слово «комикс» я услышал то ли в первом, то ли во втором классе средней школы.
У нас училась девочка Света. Толстая, белобрысая, из не очень обеспеченной и очень советской семьи. Она любила поговорить о том, как плохо живётся в Америке безработным. Американские безработные вообще были любимой темой советской пропаганды. Вот и Свету их судьба волновала. В частности, она рассказывала, что американские безработные голодают*, а чтобы заглушить голод — жуют «жевачку»*, которая специально для того и выпускается*. А поскольку они ещё и малограмотные и не могут читать настоящие книги, им продают комиксы — то есть картинки с надписями, и это им заменяет настоящее чтение... Светку, правда, все считали дурой, потому что все хотели жевачку. Но мне запомнилось и в памяти отложилось: у американцев есть какие-то комиксы, это такой эрзац настоящих книг.
Стоит отметить, что жевачка и комиксы были между собой связаны — и символически, и реально. Символически — темой пузырей: жевачку можно было надуть пузырём. Да и называлась она — bubble gum. «Пузыри» (speech balloons) используются и в комиксах, обозначая прямую речь героев... Что касается реальности: иностранные комиксы, которые попадали в СССР, были, как правило, вкладышами в пачки с той самой пресловутой «жевачкой».
Пояснение для молодых и не заставших те дикие времена читателей. «Жевачку» советские люди — особенно дети — вожделели страстно, дико, безумно. Познакомились они с ней на первом советском свидании с иностранцами — то есть на Всемирном фестивале молодёжи и студентов*. Именно тогда появилась знаменитая формула «мир, дружба, жевачка». Её выпрашивали и выменивали у иностранцев, а то и доставали из плевков (буквально так). За жевачку могли затоптать насмерть, как это было однажды в Сокольниках. Да что там говорить! Даже обёртки от жевательной резинки были предметом коллекционирования, а уж вкладыши ценились как чудо и редкость. На вкладышах было всякое — от изображений дорогих автомобилей и до комиксов. Эти комиксы были очень просты по содержанию и не требовали перевода.
Я сам — кажется, во втором классе средней школы — впервые увидел настоящий комикс именно на «вкладыше». Это была какая-то коротенькая история про Микки-Мауса. Слов там не было, но было «всё понятно». Бумажка обольстительно пахла мятой.
Более осмысленные комиксы я увидел в книжке прогрессивного художника Бидструпа. Был такой датский художник-коммунист, большой друг Советского Союза. Его книжки — здоровенные такие тома — выпускались в СССР гигантскими тиражами. У нас на полке такая книжка тоже стояла. Шкаф я осваивал постепенно, и дошёл до этой книжки где-то в классе третьем или четвёртом.
Это тоже были «немые» комиксы, без единого слова. Истории были не лучше и не богаче содержанием, чем комиксы на вкладышах. К тому же юмор был, как бы это сказать-то, скандинавским. То есть простым, грубым и незатейливым, зато с претензией на политическую сатиру.
Ах да, забыл сказать. Ещё какие-то комиксы я видел в детском журнальчике «Мурзилка». Журнальчик мне, маленькому, покупали родители — «нужно же для ребёночка». Но я его просто не мог читать. Потому что это «издание для маленьких» было посвящено в основном Ленину, Октябрьской революции и прочим столь же увлекательным темам. Нет-нет, не подумайте, что я вот прямо с детство был такой весь маленький белогвардеец. С чего бы? Просто всё время одно и то же, и к тому же не очень интересное — надоедает быстро. Как манная каша каждое утро.
А что касается комиксов, они в «Мурзилке» были вот такие:
Сейчас, наверное, какой-нибудь извращённый эстет назовёт это «восхитительным примитивизмом». Но детям извращённый эстетизм чужд. Дети любят всё красивое и «техничное». С моей детской точки зрения, это всё была глупая мазня, ни разу не интересная и даже не смешная. Так что вкладыш к жевачке я помню, Бидструпа помню — а вот не забыть про «Мурзилку» мне стоило усилий.
Но — к теме.
В школе я стал рисовать комиксы сам. Побудило меня к тому самое естественное детское желание — поглумиться над неприятными мне одноклассниками. Содержание было соответствующим: я рисовал фигурку, называл её «серёжей» или «васей», а дальше издевался над этой фигуркой как хотел. Ну и потом показывал всем, чтобы весь класс поржал. С пятого по восьмой класс средней школы я нарисовал несколько тысяч картинок. К сожалению, ничего из этого не сохранилось.
Надо сказать, что «серёжа» и «вася» довольно быстро научились делать то же самое. И даже лучше меня. «Вася» впоследствии стал художником. Я предпочёл слова. От школьного увлечения у меня осталась только привычка что-то черкать ручкой от скуки — если вдруг скучно, а делать больше ничего нельзя. Не комиксы уже, конечно, а так, карикатурки.
Однако воспринимал я всё это как баловство. Потому что любил-то я всё-таки книги. Я ими торговал, я их собирал, они были для меня едва ли не главным предметом интереса. Большая личная библиотека мне тогда казалась чем-то вроде рая. В самых-самых смелых мечтах я воображал, что стою перед огромными, до потолка — и пусть потолки те будет пятиметровыми! — книжными шкафами, полными букинистических редкостей. И вот я беру в руки какую-нибудь старую книгу, прекрасно изданную — кожаный корешок с отставом! Медные уголки! Бинты! Мраморный обрез! Форзац оклеен шёлком! Контртитул с фронтипсисом! А внутри-то, внутри! Старые красивые шрифты! Широченные поля! Вкладки и портреты, переложенные тончайшей прозрачной папиросной бумагою! Ляссе! Ну и всё такое прочее.
Признаюсь честно. Для меня удовольствие от чтения книги зависит от того, как она издана. Помню, например, стихи Пушкин из томика «Academia» имели для меня как бы другой вкус, чем Пушкин из школьного издания. Разница была как между бабушкиными котлетами и столовскими.
При этом графика и вообще «картинки» меня волновали меньше всего. Даже книжные иллюстрации я рассматривал как десерт, что-ли: приятное, но необязательное дополнение к основному блюду. А книжка, где иллюстраций слишком много, была для меня даже подозрительна.
Ну то есть: получается, что воззрения маленькой глупой девочки Светы я как-то — незаметно для себя — усвоил. То есть смотрел на комиксы как на развлечение для тех, кому читать сложно.
Пересмотреть этот взгляд меня заставили девяностые годы. А точнее один мой несбывшийся прогноз.
Когда стало окончательно ясно, что власти намерены уничтожить остатки русской культуры и образованности и устроить в РФ полярную Африку, я ожидал расцвета комиксов. Типа: для отучения «самой читающей нации в мире» от всякой мысли будут использованы телевизор, газеты и комиксы. Они, по моим тогдашним представлениям, должны были окончательно отбить мозги русскому населению.
Я оказался прав на две трети. Телевизор в девяностые был чем-то вроде психопата, подселённого в каждую семью, к каждому человеку. Который своим бубнением, криком, угрозами и похабными выходками буквально сводил людей с ума. Собственно, это и сейчас продолжается. Про газеты не говорю, с ними и так понятно. А вот с комиксами почему-то не пошло́. Даже небольшой подъём в конце восьмидесятых — начале девяностых так ни во что и не вылился. Хотя породил несколько причудливых явлений.
Вот, к примеру, чудо-юдо — марксистский комикс по работе Энгельса. Когда я увидел его на прилавке в магазине «Прогресс», то подумал — «нифигассе».
А вот типа развлекательное, «фантастика», уже 1990 год:
Ну, решил я, «сейчас оно всё затопит». В книжных останется пара полочек для книг, остальное — будет вот это вот всё.
Так я думал в 1990 году. Но...
В этом месте должен быть длиннющий прогон про историю отечественного и переводного комикса от девяностых до наших дней. Но я его писать не буду, потому что фанатам всё это и так известно, а остальных ещё нужно убедить, что всем этим следует интересоваться.
Поэтому ограничусь несколькими картинками. Всё это — комиксы, переводные и отечественные, разного времени (от девяностых до наших дней), разного уровня, качества, направления и т. п.
Ну то есть сами видите: комиксы в России появились.
Разные появились, да. На любой вкус, цвет и фасон. Однако ничего они не затопили и книжную культуру не уничтожили. Просто на смену плохим советским книжкам пришли совсем уж дрянные постсоветские книжки. Магазины не забиты томами комиксов, они забиты печатным дерьмом про попаданцев, про Сталина, ну и любовными романами.
При этом у комиксов в России есть небольшая аудитория, состоящая в основном из гиков. Окормляются они в основном переводными томами «вселенной Марвелл».
Всё же отечественное — не то чтобы совсем плохое, но какое-то неудачное. Сейчас более-менее живо единственное издательство — Bubble Артёма Габрелянова. Оно делает «что-то своё», хотя и весьма условно.
Они даже попытались вылезти со своим товаром на международный уровень (вот впечатления иностранцев). Но это и всё. Остальные шесть или семь издательств — от огромной «Азбуки» до Zangavar’а — в основном пробавляются переводным, стареньким.
Комиксу в РФ явно не фартит. Причём дело далеко не всегда в технике, сюжете и так далее. Комикс всё время клеится к чему-то кривому, неудачному, ненужному — и сам становится ненужным.
Вот маленький пример. Ниже — продукция Студии Лебедева. Обложка комикса «Обитаемый остров» по «фильму» Бондарчука. Вряд ли он пользовался популярностью. Чудовищное убожество этой «ленты», запредельное даже для российского помойного кино, автоматически прикрыло всякий интерес ко всему, что с ним связано. «Мартышкин труд». Хотя нарисовано всё относительно технично.
При этом разговоры о том, что российский комикс развивается и вот-вот разовьётся, конечно же, идут. Иногда довольно бодро — как здесь, например. Если почитать это интервью, может показаться, что «не так у нас всё и плохо», а впереди даже просматриваются какие-то горизонты. Для специалиста это, наверное, так и есть.
Но я-то не специалист. Я-то не варюсь во всём этом. Я всего лишь любопытствующий потребитель.
И вот именно как потребитель культуры я вижу, что комикс в России так и не состоялся. Во всяком случае, в том смысле, в котором он состоялся в США, Японии, Франции или даже в какой-нибудь Бельгии. Sad but true.
Но почему?!
Очень краткая история комикса
Что такое комикс и откуда он взялся?
Начнём с вывески, то есть с названия. Comics — это сокращение от comic books, «смешные книжки». Если переводить на русский само слово comics, получится, наверное, «смешки». Хотя на Западе множественное число уже не считывается. Встречается даже написание comix (используется в США для маркировки «андеграундной» продукции, не соответствующей американским регулирующим стандартам). Учитывая латинское прочтение —ix, получается и впрямь смешно.
Сейчас видно, что название устарело. Комикс совершенно необязательно должен быть смешным*. Однако первые комиксы были именно что юмористическими. А точнее сказать, сатирическими. Так как жанр развился из английской карикатуры.
Сделаем ещё один шаг назад. Само слово «карикатура», как нетрудно догадаться по звучанию, итальянское, производное от глагола caricare. Основное значение — «нагружать», производное — «преувеличивать». Первые карикатуры такими и были — это шаржи, преувеличивающие недостатки внешности оригинала. Известны они были ещё в Древнем Риме, а во Франции и Италии шаржи считались чем-то вроде эпиграмм: ими обменивались весьма высокопоставленные люди. Кстати, этот вид элитной коммуникации — рисовать друг на друга шаржи и карикатуры — дожил аж до двадцатого века.
И сейчас сильные мира сего развлекаются подобным образом. Традиция-с!
Однако подлинного расцвета искусство карикатуры достигло в Великобритании.
Связано это с одной особенностью британской культуры. Англичане обожают издеваться. Ещё больше они любят деньги. Любовь к издевательствам развила в англичанах умение тщательно подмечать мельчайшие дефекты внешности, промахи и просчёты окружающих людей, чтобы потом над ними всячески глумиться. А любовь к деньгам заставляет их рассматривать любое занятие с точки зрения получения прибыли. Сложите первое и второе — и вы получите всё то, чем славен Альбион в сфере массовой культуры. Начиная с газет, полных сплетен и «грязненького» — и кончая карикатурой. Производство которой они поставили на твёрдую коммерческую основу ещё в середине восемнадцатого века.
Насколько известно, первый магазин, торговавший исключительно карикатурами — аккуратно гравированными и переплетёнными — открылся в Лондоне (в Вест-Энде!) в пятидесятых годах того славного столетия. Его владельцы — супружеская чета Мэри и Мэтью Дарли — были также и карикатуристами. Мэри Дарли сами англичане называют «mother of the caricature».
Надо признать, дело оказалось успешным.
Над чем смеялись тогдашние карикатуристы? Да над тем же самым, что и их современные последователи. Внешность, мода, политика — вот это вот всё.
Вот, к примеру, тема моды.
Что интересно для нас: на тех картинках уже можно увидеть комиксовые ходы и приёмы.
Ниже — знаменитая карикатура 1757 года Мэтью «The Cricket Players of Europe». Содержание — сатира на взаимоотношения европейских держав во время Семилетней войны (прежде всего — на австро-прусский конфликт)*. Но нас тут больше интересует форма.
Мы видим что-то вроде первичного бульона, в котором зарождается сразу несколько жанров и поджарнов. На рисунке смешан целый ряд приёмов, которые потом разойдутся по разным традициям. С одной стороны, предметы с поясняющими надписями (здесь это клюшки) — это чисто карикатурный приём. Причем, за пару столетий настолько уже́ приевшийся, что и сам стал предметом насмешек. Например, автор «Двенадцати стульев» изобразил это так:
«Художник пошел комбинировать в свой отдел. Он взял квадратик ватманской бумаги и набросал карандашом худого пса. На псиную голову он надел германскую каску с пикой. А затем взялся делать надписи. На туловище животного он написал печатными буквами слово «Германия», на витом хвосте — «Данцигский коридор», на челюсти — «Мечты о реванше», на ошейнике — «План Дауэса» и на высунутом языке — «Штреземан». Перед собакой художник поставил Пуанкаре, державшего в руке кусок мяса. На мясе художник замыслил тоже сделать надпись, но кусок был мал и надпись на нем не помещалась. Человек, менее сообразительный, чем газетный карикатурист, растерялся бы, но художник, не задумываясь, пририсовал к мясу подобие привязанного к шейке бутылки рецепта и уже на нем написал крохотными буковками: «Французские предложения о гарантиях безопасности». Чтобы Пуанкаре не смешали с каким-либо другим государственным деятелем, художник на животе премьера написал — «Пуанкаре».
С другой — мы видим вполне узнаваемые комиксовые «пузыри» (balloons) — правда, не очень изящные. И наконец, под рисунком помещён текст — этот приём мы увидим в так называемых text comics, которые были распространены в XIX веке, пока их не вытеснил «газетный» вариант с пузырями.
Но всё-таки вернёмся к комиксу. Как мы уже сказали, первые карикатуры, продаваемые как товар, появились в Британии в 1750-х годах. Сборники карикатур — например, та же серия «Макарони» — пошли в продажу примерно тогда же. Вопрос: сколько времени понадобилось, чтобы от сборника карикатур перейти к последовательной истории, переходящей от одной иллюстрации к другой?
Ответ печален. Первый текстовый комикс, заслуживающий этого названия, появился в 1837 году, и нарисовал его не английский, а швейцарский карикатурист. Хотя у англичан был шанс, и шанс великолепный. Они могли бы стать зачинателями жанра. Но эту возможность убил Чарльз Диккенс.
Я говорю о Роберте Сеймуре и «Записках Пиквикского Клуба».
Роберт Сеймур (1798 — 1836) был выдающимся британским карикатуристом и книжным иллюстратором. В силу неуживчивости и скверного характера его творческая судьба была куда менее удачной, нежели он того заслуживал. Однако голова у него была светлая. Однажды он предложил своему издателю* выпускать сборники гравюр с небольшими текстами под ними. Рисунки делал бы сам Сеймур, а текст связывал бы их последовательность в единую историю. Достаточно незатейливую: он предполагал скорее серию анекдотов про джентльменов-спортсменов из клуба «Нимврод», которые пытаются охотиться, удить рыбу и т. п., и всё время попадают в смешные истории, так как спортсмены из них никудышные. Ну что, нормальная тема для комикса... Фактически — это было бы то, что впоследствии назовут «графическим романом».
Идея была принята. К сожалению, Сеймуру и его издателям не повезло — они связались с гением. А именно — наняли сочинять подписи под картинками молодого Чарльза Диккенса.
Диккенс был литератором до мозга костей. Идея сочинять подписи под чужими картинками ему не понравилась совершенно. К тому же он не увлекался спортом. И он предложил контрплан: он будет писать текст, а Сеймур будет его иллюстрировать.
Однако Диккенсу всё меньше нравилась сама затея. Первый выпуск провалился в продаже. Диккенс решил поговорить с Сеймуром лично. 19 апреля 1836 года они встретились. О чём они говорили — неизвестно. Известно только, что вспыльчивый Сеймур ушёл по-английски. На следующий день он застрелился. У него вообще не очень хорошо шли дела в то время. Но, видимо, разговор с Диккенсом послужил последней каплей.
Дальнейшая история «Пиквикского клуба» выходит за пределы нашего очерка. Это обычный роман с продолжением, в котором на один выпуск приходились по две иллюстрации — их делали другие художники. Выпуски завоевали популярность, а потом и сделали Диккенса великим. Но исторический шанс был упущен.
Зато через год, в 1837-м, появился на свет первый полноценный графический роман — «Приключения мосье Вье Буа» работы Родольфа Тёпфера. Которого можно считать изобретателем комикса как такового.
Родольф Тёпфер (Rodolphe Töpffer) был франкоязычным немцем, гражданином Швейцарии. Его отец, художник, эмигрировал из Германии. Сын тоже хотел стать художником, но не стал — из-за болезни глаз. Литературные занятия тоже были неудачными, так что он занялся преподаванием. В свободное время он писал короткие рассказы и рисовал карикатуры. Первоначально он не собирался этого публиковать, но друзья настояли. Его работами восхищался Гёте. Но Тёпфер был скромным человеком и не стремился к славе, предпочитая ей пешие прогулки по сельской местности и прочие буколические радости. Хотя не отказывался от приработков.
Графический роман Les amours de Mr. Vieux Bois (это можно перевести как «Приключения Старого Пня») принёс ему что-то вроде славы.
Сюжет комикса прост. Г-н Старый Пень влюбляется в некую особу, но та его отвергает. Он делает всё, что полагается делать комическому герою — несколько раз пытается совершить суицид (неудачно), дерётся с другим поклонником той же дамы, ну и всё такое прочее. Всё кончается тем, что героя пытаются сжечь заживо (вместе с возлюбленной) монахи, но не успешно. В финале Старый Пень таки женится.
Несмотря на незатейливое содержание, книжка оказалась востребованной и была переведена на разные языки. В 1841 году выходит английская версия, в 1842-м — американская. Собственно, она-то и считается первым американским комиксом.
Текстовому комиксу — с подписями под картинками — была суждена долгая жизнь. Именно в этом поджанре созданы такие шедевры, как, например, «Макс и Мориц» Вильгельма Буша — великолепный образчик чёрного юмора.
Вильгельм Буш родился в семье немецких фермеров в 1832 году. Был он чувствительным мальчиком, и ему очень запоминались осенние дни, когда из милых коровок и хрюшечек делали колбасу.* Он учился, хотя и не без проблем, потом пробавлялся писанием статей, и в конце концов написал/нарисовал «Макса и Морица», «историю мальчиков в семи проделках».
«Макс и Мориц» — не совсем комикс. Скорее, очень густо иллюстрированный текст, в котором авторские иллюстрации являются необходимой частью повествования. Которое написано стихами и довольно увлекательно — два сорванца методично изводят ближних (ловят и вешают на деревья кур вдовы, подпиливают мостик, чтобы бегущий по нему портной упал в воду, набивают порохом трубку пастора, высыпают в кровать своему пожилому дяде майских жуков и т. п.) Кончается всё тем, что мальчиков ловит крестьянин и несёт их на мельницу, где их заживо перемалывают, а размолотые останки идут на корм уткам.
Несмотря на макабрический финал (а может, как раз поэтому), книжка про Макса и Морица понравилась немецким детям, причём она популярна и сейчас. Как и другое творение автора — «Плюх и Плюм», например, который у нас переводил Хармс*.
Для истории комикса важно то, что творение Буша вдохновило великого Рудольфа Диркса, немца, эмигрировавшего в Нью-Йорк* и ставшего одним из самых ранних и самых известных карикатуристов и комиксистов Америки. Работал он на небезызвестного Хёрста, потом ушёл к его конкурентам. Прожил долго,
Его первое и самое известное творение было сделано по мотивам Буша. Оно называлось The Katzenjammer Kids. Там тоже действовала парочка маленьких бунтарей, восстающих против социального порядка. Но их судьба оказывается более счастливой — эти детишки пережили не только своего создателя, но и всё своё поколение. Последний выпуск комикса — который рисовали на протяжении десятилетий десятки художников — был опубликован 1 января 2006 года.
Пересказывать столь долгую историю — даже если бы я её знал — было бы жестоко по отношению к читателю. Поэтому снова вернёмся к теме формы, тут она принципиальна.
Диркс был первым комиксистом, который отказался от подписей под картинками и стал последовательно и систематически использовать speech balloons. Это принципиально изменило вид и даже суть комикса. Это был последний шаг, окончательно и бесповоротно отделивший комикс от иллюстрации. О чём мы подробнее поговорим в следующей части, а пока — просто посмотри́те:
На этом же рисунке мы можем заметить ещё парочку дирксовских приёмов. Например, жёлтые звёздочки, символизирующие болезненный удар. Или speed lines — ну вот когда персонаж крутит рукой, за ней тянутся линии, изображающие это самое кручение. Сейчас нам всё это кажется очевидным, но ведь кто-то это придумал. Теперь вы знаете, кто.
С другой стороны, кое-что не доделано. Например, Диркс не различает трёх видов пузырей — обычного для речи, облакообразного для мыслей персонажа, и взрывообразного для крика/шума/взрыва. Шрифт близок к стандартному современному комиксному, но всё-таки слишком строг. Но в целом — это вполне узнаваемый комикс современного типа.
И наконец.
В 1938 году американцы Джерри Сигел и Джо Шустер совершают деяние, сравнимое с оживлением Голема. Они создают первый принципиально комиксовый персонаж, который на страницах книги смотрелся бы абсолютно неуместно.
Оригинал статьи взят со «Спутника и Погрома»
2400 2800 Р